Терехов В.В. Записки ракетчика, ч.2

Взрыв

«Никакая срочность работ не может служить основанием для нарушения правил и мер безопасности».

        Не зря говорят, что «все инструкции по правилам и мерам безопасности написаны кровью». Любой офицер, который служил в полку, расскажет вам десятки случаев, которые могли или окончились травмами, а иногда и гибелью личного состава. Иногда причиной травм было незнание этих правил, но чаще всего-только личная недисциплинированность. Причем, иногда такую недисциплинированность проявляли те, кто должен был стоять на страже соблюдения этих правил.
        Солдаты, порой, поражали своей «изобретательностью». Как, казалось бы, можно состыковать два разъема типа «папа», на которые подавалось напряжение 380 вольт? Ещё как можно! И разъединить потом очень сложно, я такое видел собственными лейтенантскими глазами. А как обучали молодых солдат в отделении «заправки компонентами топлива». Наливали в ведро из нержавейки или в стеклянную банку окислитель и совали туда палец. Главное в этом «фокусе» было быстро сунуть и ещё быстрее вытащить палец. Пот на пальце создавал при соприкосновении с окислителем паровую пленку. И палец, чаще всего, оставался неповрежденным. А ещё показывали, что такое компоненты ракетного топлива. В бутылки наливали окислитель, основное горючее, пусковое горючее и перекись водорода. Эти бутылки ставили рядом, причем на первый план ставили окислитель и пусковое горючее или перекись и горючее, отходили метров на двадцать и стреляли по ним из рогатки. Результатом был небольшой взрыв и пожар, который длился несколько секунд. Так показывали молодежи, «как опасны компоненты топлива, если не уметь с ними обращаться». «А где были офицеры?» - спросите вы. И вразумительного ответа, естественно, не получите.
       Неправильные команды офицеров тоже способствовали травмам. Летом 1977 года я был в отпуске, когда на обычном «регламенте» начальник третьего отделения приказал солдату отнести десятилитровое ведро с бензином Б-70 «в убежище». Почему бензин был в ведре? Почему «в убежище»? Не знаю. А в убежище не включался свет и солдат «решил посветить спичками». Как он остался жив и «только» получил ожоги лица и рук? И опять нет ответа. Капитан получил выговор, а мне задержали на три месяца присвоение звания «капитан». Я это, естественно, пережил, а солдат уехал домой искалеченным.
    

 Фото 17. Комплексное занятие с заправкой КРТ.  На снимке "парят" цистерны (агрегаты 8Г131) с окислителем.

     Я хорошо помню лето 1976 года. «Уже» полгода я командовал первой стартовой батареей. Все шло, как нельзя, хорошо. Мы провели полугодовой регламент, проверочные комплексные занятия командира дивизиона и готовились к комплексному занятию с заправкой КРТ (компоненты ракетного топлива). Таких занятий каждая стартовая батарея проводила обычно два в году. Серьезность этого мероприятия меня не смущала. В августе 1975 года, будучи заместителем командира четвертой батареи, я самостоятельно проводил такое КЗ. Комбат Глазачев Леонид Георгиевич тогда болел. А еще раньше, будучи начальником двигательного отделения, я тоже работал на двух КЗ с заправкой. В общем, молодой и «задорный» я ничего не боялся. Да и офицеры у меня были толковые и грамотные. Правда, начальник двигательного отделения был двухгодичник, но дело свое он знал, да и подстраховать было кому.
      Конечно, летом работать было немного сложнее, чем зимой. Практически три часа в защитном костюме, костюме ракетчика (КР). Мы называли его эМВэКэШа, хотя на самом деле так называлась прорезиненная ткань, из которой он был сделан. В костюм входили брюки на плечевых лямках, типа подтяжек, и куртка с капюшоном. Низ штанин, рукава, капюшон и горловая часть куртки, кроме специальных «шпеньков», которые играли роль пуговиц, фиксировались хлястиками. Даже прямое попадание на костюм компонентов топлива, особенно окислителя, защищало от поражения. В жару, которая частенько бывала эстонским летом, одежда под костюмом мгновенно становилась мокрой. Поэтому и офицеры, и солдаты под этот костюм обычно надевали летнее бельё. А для того, чтобы немного охладиться, многие обливались водой из ОНМ (обмывочно-нейтрализационная машина 8Т311, в обиходе «обмывщик, в стартовой батарее таких машин две). Причем обливание сверху, как правило, результата не давало. Вода высыхала мгновенно. Поэтому мы снимали капюшон и просили залить воду прямо под него. Конечно, вода попадала и в резиновые сапоги, зато становилось намного прохладнее. А из сапог воду, если надо, выливали очень просто: лег на травку, чуть поднял ноги и все вылилось в брюки, а из них, через неплотно затянутые хлястики, на землю.

       Рис.1 Защитный комплект из ткани МВКШ - КР (костюм ракетчика). 1 - хлястик капюшна; 2 - капюшон; 3 - горловой клапан; 4 - нагрудный клапан; 5 - шпеньки; 6 - горловой хлястик; 7  -пояс; 8 - хлястик рукава; 9 - рукав; 10 - подрукавник; 11 - держалка плечевая; 12 - хлястик штанины.

        Это занимало несколько секунд. За время КЗ так обливались раза три-четыре.
      Ещё одной обязательной процедурой было «окуривание противогазов». Эта операция нужна была для проверки противогазов. Они были персонально закреплены за каждым, от комбата до последнего по списку солдата. В специальной палатке начальник химической службы полка разливал мерзко пахнущую жидкость. Все надевали противогазы и входили в эту палатку на несколько секунд. Были такие, кто пытался схитрить, вынимая из противогаза клапан. Дышать на воздухе, конечно, было легче, но из палатки такие «хитрецы» выскакивали мгновенно. Сразу получали «втык» от всех начальников по очереди, от сержанта до комбата, устраняли недостаток и опять заходили в палатку, теперь уже под контролем сержанта или офицера. После первого же КЗ с заправкой, когда видели, как парит окислитель, повторить «фокус» с клапаном ни у кого желания не возникало.
     Конечно, особенно тщательно готовили технику, особенно в отделении заправки КРТ. Одной из операций по проверке систем и агрегатов был «барботаж» в переводе с латыни - перемешивание. К цистерне окислителя 8г131 специальными гибкими металлорукавами из нержавейки присоединялся агрегат 8г113 (заправщик окислителя, он же заправщик азотной кислоты, в обиходе ЗАК). А из него окислитель по другим металлорукавам (в обиходе, шланг СРГС) опять попадал в цистерну окислителя. Таким образом, проверялись все элементы наземной системы заправки. Для КЗ с заправкой использовали специальные ракеты 8К63Д (в обиходе «Дэшная ракета» или «Деревянная»). Её системы, естественно, тоже проверяли, только не мы, стартовики, а специалисты ГР (группа регламента). Они подавали в топливные системы горючего и окислителя воздух под давлением. И если давление падало, искали и устраняли повреждение. Вот такое мероприятие (барботаж) и был назначен в моей батарее в один из дней. Защита и противогазы личного состава были проверены, инструктаж проведен, руководил работой начальник отделения заправки капитан Витя Дербышев. Старшие товарищи называли его просто «Дербаш», но я себе такого общения позволить не мог. Он, как, впрочем, и все другие офицеры батареи, был старше меня. Опытный офицер, он понимал всю важность и ответственность этого мероприятия. Даже манометры в ЗАКе, по указанию инженера полка, были проверены в полковой лаборатории на две недели раньше срока. Как оказалось, зря.
     Я с моим заместителем Валей Степановым, осматривали технику в сооружениях на старте. В семнадцать часов начиналось совещание, которое проводил командир полка.  Около часов шестнадцати Валя предложил дойти до складов спец топлив, где и работал Дербышев. «Посмотрим, как они технику приводят в исходное, и пойдем на совещание», - предложил он. Как оказалось, просто «посмотреть» не получилось. Почему Дербышев задержал проверку, сейчас и не вспомнить. Наверно, причина была в том, что к нему назначили нового сержанта, старшего механика ЗАК. И тренировка «в сухую» была далеко не лишней. Мы уже походили, когда я обратил внимание, что сам Дербышев был не одет в защиту, а стоял возле ЗАКа в брюках навыпуск и рубашке.  Я не успел даже крикнуть, как Дербышев махнул рукой.
     То, что случилось дальше, происходило, как в замедленном кино. Резко взревел двигатель ЗАКа, что говорило о начале перекачки окислителя. И тут же раздался взрыв, и кабина ЗАКа наполнилась ядовито желтым дымом – парами окислителя. Из кабины ЗАКа на бетон вывалился, одетый в защиту и противогаз, человек. Облако дыма увеличивалось. Дербашев быстро надел противогаз и прыгнул в кабину. Там оставался «старый» начальник расчета. Двигатель заглох, водитель обмывщика заливал кабину струей воды. Мы подбежали к лежащему человеку и оттащили его на несколько десятков метров в сторону. Из второго обмывщика облили водой и сняли поврежденный противогаз. Маска была рваная, а стекла разбиты. Глаза младшего сержанта, а это был он, были закрыты. Вода привела его в чувство, он что-то невнятно бормотал. Поднесли нашатырь, он мотнул головой и наконец сказал: «Что-то взорвалось». Это мы и сами видели. С сержанта сняли защиту, посадили в машину и Валя Степанов повез его в санчасть.
       ЗАК стали поливать оба обмывщика. Дербышев, вместе со «старым» сержантом, крутили какие-то вентили, выскакивали из кабины ЗАКа к цистерне, потом возвращались назад. Наконец, парение окислителя почти прекратилось. Виктор и «старый» сержант, все мокрые, вышли из ЗАКа и отошли на несколько шагов. Первое, что спросил Дербышев, было, что с «молодым». Я рассказал, что вроде все нормально, только глаза не открывает. Заглянув в кабину ЗАКа, я увидел, что несколько манометров были повреждены, без стекол и стрелочных механизмов. Дербышев, подумав немного, сказал, что взорвались именно манометры. Почему - непонятно. А потом из трубок поврежденных манометров, начал «хлестать» окислитель, поскольку насос работал на максимальных оборотах. А когда остановили насос, окислитель потек и из него, сквозь прокладки. И только когда перекрыли все магистрали и залили все большим количеством воды, парение прекратилось. «Старый» механик ЗАКа, вытерев кровь с поврежденного стеклами лица, подтвердил версию Дербышева. Но причина взрыва манометров была непонятна.
      Я сел в машину и поехал в санчасть. «Молодой» сидел с открытыми глазами, лицо было измазано зеленкой, но толком объяснить ничего не мог. «Товарищ старший лейтенант, - дрожащим голосом сказал он, - я все делал правильно, я не виноват, я не знаю, что взорвалось». Я успокоил его как мог. Доктор сказал, что держать его в санчасти не обязательно, но лучше пусть полежит несколько дней, успокоится.
      Когда я вошел в клуб, совещание уже началось. Я доложил командиру полка, что случилось. Не буду описывать все, что я услышал потом. Слава Богу, все были живы и относительно здоровы.  В этот же день выяснили и причину взрыва. Когда на ЗАК принесли новые манометры, оказалось, что резьба была смазана, а для удаления смазки применяли спирт. А то, что после этого надо было промыть резьбы дистиллированной водой, начальник полковой лаборатории своего помощника не предупредил. Вот как только окислитель попал на остатки спирта и произошел взрыв.
      Служить в отделении заправки «молодой» младший сержант категорически отказался. Его не остановило даже то, что всем заправщикам был положен отпуск. Его забрали в подразделение охраны. А на КЗ с заправкой нам поставили только тройку, хотя по времени мы все сделали на отлично. Вот так нам «помог» «барботаж».


Веники
 Вся моя жизнь связана с армией. Когда я родился, мой отец уже был офицером. В семь лет, а примерно с этого возраста я себя помню, я отличал солдата от сержанта, а офицера от сверхсрочника. Я знал, что такое взвод, полк, штаб, полеты и много других военных слов. В институте я уже сам носил солдатский ремень и пилотку и «стоял в наряде». Правда это было немного не по-настоящему. Но с 1972 года началась настоящая служба, которую я полюбил, которой гордился и горжусь до сих пор. И слова «на боевое дежурство по защите нашей Родины, Союза Советских Социалистических Республик заступить» всегда вызывали во мне трепет и готовность выполнить приказ. А Приказ мог быть только один – провести боевой пуск ракет по объектам противника. Не какого-то там «вероятного», а вполне реального, объекты которого можно увидеть на карте Европы и Мира. Да, я прекрасно понимал, что «потом» уже не будет. Но это не имело для меня никакого значения. Приказ должен быть выполнен беспрекословно, точно и в срок. И это правильно, и по-другому быть не может.
      Читатель, наверное, подумает: как связаны «веники» с этой патетикой? Сейчас мы до этого дойдем. Комплекс с ракетой 8к63, на котором начиналась моя служба, в полной мере подтверждал правильность понятия «ракетное оружие – оружие коллективное». Да, время подготовки ракеты к пуску из состояния повседневной жизнедеятельности составляло три часа пятнадцать минут. Но нас, офицеров стартовых батарей, это нисколько не смущало. А минимальная «пятиминутная» готовность к пуску позволяла надеяться, что пуск мы проведем. Была масса анекдотов про наши комплексы, например, когда американский президент звонил Брежневу, «что, мол, все», а наш генсек отвечал, что у него «еще Смоленская армия есть».

Фото 18. Четыре комбата:
 ст.л-т Терехов, ст.л-т Каримов, м-р Глазачев, м-р Хотимич
   

    И мы служили не за страх. А солдаты были самые разные. Я бы покривил душой, если бы сказал, что «дедовщины» у нас не было. Увы…Но я точно знаю, что, если случались между солдатами трения на национальной почве, мы этого, во-первых, старались не допустить, а, во-вторых, пресекали на корню самым жестким образом. Поэтому спали рядом армяне и азербайджанцы, грузины и белорусы, русские и узбеки, и еще солдаты многих национальностей.
     Да у некоторых были трудности с языком и образованность солдат была самой разной. Были даже такие, кто в армии впервые увидел наволочки и простыни. Но, если солдат попал служить в стартовую батарею, то мы любому находили место, где он мог освоить специальность и приносил пользу. А когда за маленький успех человека похвалишь, он стремится в другой раз сделать свою работу еще лучше.
     Осенью 1974 года ко мне во второе отделение первой стартовой батареи пришел небольшого роста солдат. До армии он жил в небольшом татарском селе, по-русски говорил плохо, но понимал все очень хорошо. Командир батареи Александр Михайлович Косарев, определяя этого солдата ко мне, сразу сказал, каким номером расчета он сможет работать. Уже через месяц солдат освоил несложные действия и старательно выполнял любую работу, которой на старте всегда было немало.  Фамилия этого солдата была Салахов.
     Через некоторое время меня перевели с повышением в четвертую батарею. Но всегда, когда мы встречались, он улыбался и лихо прикладывал руку к пилотке. А через год я снова вернулся в первую батарею, уже комбатом. Многие солдаты мне были знакомы. Естественно, я узнал и Салахова. Он служил уже второй год и на КЗ работал мастерски. Его по-прежнему, можно было увидеть в посудомойке солдатской столовой, драящим пол «палубным способом» в казарме, метущим территорию осенью и на многих других местах, куда солдаты второго года службы старались не попадать. Так прошли зима, весна и лето 1976 года. Подходила к концу и служба Салахова.
     В то время перед увольнением в запас, или, как говорили солдаты, «перед дембелем» в полку, дивизионе и в стартовых батареях создавались группы солдат, которые выполняли различные работы по благоустройству столовых, казарм, учебных классов и других объектов. Солдаты и сержанты, которым до увольнения оставался месяц-два по своим специальностям, как правило, были подготовлены отлично. Поэтому вместо занятий они ремонтировали все, что было нужно или создавали новые объекты. Это называлось «дембельский аккорд».
     В зависимости от того, кто был инициатором создания таких бригад, были уровень поощрения. Командир полка мог уволить сразу после окончания работ и сдачи объекта, с торжественным построением, оглашением приказа о поощрении, вручении подарков и документов об увольнении. Поэтому мы старались подбирать в такие бригады наиболее дисциплинированных солдат. Хотя иногда случалось и по-другому. Недисциплинированный солдат оказывался прекрасным каменщиком или художником, сварщиком или плиточником. Но с этим приходилось мириться.
     Так было и осенью 1976 года. В соответствие с Приказом Министра обороны увольнение проходило в период с октября по декабрь. Как правило командиры батарей, учитывая прохождение службы и заслуги солдат и сержантов заранее ориентировали личный состав по датам увольнения в запас. Это называлось «распределение по партиям», а солдаты называли проще «по пачкам».
     Конечно, главным при определении порядка увольнения была подготовка качественной замены номеров расчета. Поэтому, как правило, после работ на «дембельском аккорде» увольняемые обучали свою «замену». Поскольку вечером в классы пройти было нельзя, увольняемые рисовали нужные картинки, проводили словесные тренажи, заставляли на память учить уставы, наставления и другие документы.

Фото 19. О чем же я задумался?
    

     Прошел октябрь и половина ноября. У меня в батарее осталось четыре увольняемых. Трое были систематическими нарушителями дисциплины, отсидевшими неоднократно на «губе», так в просторечии называли гауптвахту, исключенными из комсомола. Они знали, что уволятся позже всех, ничего не делали, но вели себя тихо. Я предупредил, что малейшее нарушение – и они отправятся в дисциплинарный батальон, а не на гауптвахту. А четвертым был Салахов.
     Не знаю по какой причине, но и начальник отделения, и я про него попросту забыли. Он не попадался на глаза, работал «как молодой» и до поры о себе не напоминал, наверное, по причине природной скромности. В тот день я пришел на вечернюю поверку личного состава. А после построения и команды «Отбой» Салахов подошел ко мне сам. Обратившись, как положено, он спросил: «Товарищ старший лейтенант, а можете и мне дать «дембельский аккорд?»
    Это было для меня, как холодный душ. Его можно было уволить, замена готова, ничего его не держало. Я сказал, что подумаю и утром ему сообщу. Пока шел в общежитие, а я был на дежурстве, думал, что можно ему поручить. Случайно, возле учебного корпуса, где располагался дежурный по дивизиону, мне на глаза попался солдат. Он веником убирал с дорожки опавшие листья. Веник был весь истертый, как иногда говорили «в две хворостинки».  Я терпеть не мог, если видел солдата с таким веником. Видно его начальникам было все равно, как и чем солдаты подметают дорожки.
    Идея пришла сама собой. Наутро я подозвал олдата и спросил, умеет ли он вязать веники. Он удивился, но сказал, что умеет. Я не стал долго думать и сказал: «Сто веников сделаешь, и сразу уволю». Количество его нисколько не смутило. «Вы только мне разрешите на старт уходить с Елькиным», - попросил солдат. Елькин был механиком моей «боевой двойки» и ходил на старт самостоятельно, подметал территорию возле хранилища до прихода НДБР. Я согласился.
    К семнадцати тридцати, перед уходом со старта, я подошел к деревянному домику, возле которого увидел Салахова. Возле него лежала гора веток, топор и куски проволоки. К сучку стоящего рядом дерева была привязана веревка с небольшим кольцом на нижнем конце. Солдат собирал нужное количество веток, обвязывал их веревочной петлей и ногой, вставленной в нижнее кольцо, эту петлю затягивал. Куском проволоки связывал веник, делал еще одну петлю и опять связывал это место проволокой. Таким образом получался очень крепко связанный отличный веник.
     Я никогда не видел, чтобы для вязки веников использовали такое приспособление. Это было очень просто, надежно и быстро. На вопрос, сколько уже готово, Салахов пригласил в домик, где лежала гора готовых веников. «Уже шестьдесят пять», - с гордостью сказал солдат. Я был поражен. Естественно пересчитывать эту гору я не стал.
     С утра, сразу после развода, пошел в строевую часть и попросил подготовить документы к увольнению. Затем зашел к замполиту полка и спросил, можно ли солдату оформить грамоту от командира полка. На вопрос, кому и за что, я рассказал про Салахова, его службу и «дембельский аккорд». «Да для него в селе эта грамота будет как самая большая награда, он же героем для своих сельчан будет», - убеждал я замполита. Замполит ко мне хорошо относился и сказал, что к обеду все будет готово.
     А перед обедом на старте ко мне подошел Салахов и доложил, что все готово, можно считать. Я, для вида, зашел в домик. Куча веников была огромной. «Ну что ж, пойдем на обед, а потом будешь переодеваться, сегодня поедешь домой», - сказал я солдату, и мы вдвоем пошли к казарме.  На вечернем построении я вручил солдату грамоту и документы, поблагодарил и просил от меня передать благодарность родителям. Вот так.
     В моей памяти, увы, осталась только фамилия солдата, а жаль. Понятно, что его родственники вряд ли прочитают этот рассказ. Но хорошо бы написать и имя, и отчество. Человек заслужил такую память.
     А вениками мы пользовались до следующей осени, почти год.  Спасибо тебе, солдат Салахов.

1977 год
      Отпуск. Это замечательное мероприятие ежегодно случалось с каждым офицером и прапорщиком. Отменить его не мог никто. Только чрезвычайные обстоятельства могли повлиять на время отпуска.
     Естественно, все мероприятия в армии планируются заранее. Только внезапные проверки нельзя было предугадать. Однако, в те времена понятие «внезапная» было достаточно условным. Проверки, как правило, вносились в планы боевой подготовки дивизии, армии и Главного штаба РВСН. А уж какими путями узнавали о них нижестоящие командиры, можно только догадываться.
     Было и еще одно обстоятельство, влиявшее на время проведения отпуска.
    «Солнце жарит и палит, едет в отпуск замполит. Слякоть, дождь и непогода, едет в отпуск зам комвзвода».
    Это крылатое выражение я узнал еще в детстве.  Услышать его можно было от каждого офицера, я услышал это от своего отца. А когда сам начал служить, понял, что это действительно так.
    Мой первый отпуск пришелся на позднюю осень 1973 года. А в 1974 году я поехал в отпуск в январе. Молодой начальник двигательного отделения 1 батареи, я только сдал на допуск к самостоятельной работе, заступил на дежурство и сразу после смены ушел в отпуск.  Так было принято.
    А в начале 1976 года, через несколько месяцев после того, как стал командиром батареи, сразу ушел в отпуск как самый молодой комбат. У каждой категории должностных лиц был свой график отпусков. И каждый командир старался зимой и весной «выгнать» в отпуск как можно больше людей. Летом было много мероприятий, когда все офицеры стартовых батарей должны были быть в полку.
    Я, как молодой офицер, принимал это как должное. И когда сам стал комбатом, тоже планировал отпуска своих офицеров по принципу «чем раньше отправить в отпуск, тем лучше». Хотя на график отпусков влияло и то, когда в отпуск уходят офицеры других батарей. Командир дивизиона не мог допустить, чтобы в отпуск одновременно ушли, например, все 4 начальника стартового (или другого) отделения.
    Штаб дивизиона собирал от комбатов предложения, анализировал их, а потом выдавал нам, комбатам, рекомендации по корректировке. И опять же, чем старше комбат, тем больше у него преимущества. Так, что опять мне было хуже, чем другим. Офицеры моей батареи понимали это, но увы, ничего поделать не могли.
    Как получилось, что в 1977 году мой отпуск был запланирован на июль, я не знаю. Тем не менее, когда я узнал об этом, я очень обрадовался. Отпуск летом, с детишками на море…Увы, мечты остались мечтами.
    Я уже купил билеты на самолет, получив отпускные документы чуть раньше, написал в «отпускной тетрадке» задание всем офицерам, провел небольшое совещание перед вечерним разводом, как меня вызвали к командиру полка. «Отпускная тетрадка» так я назвал тетрадь, в которой перед отпуском ставил задачи каждому офицеру батареи. Кто из комбатов – Косарев или Глазачев, научили меня так делать, сейчас уже не помню. Но и впоследствии я так делал неоднократно. Как говорил один из знакомых замполитов «самая острая память – тупой карандаш». Это, пожалуй, единственное выражение политработников, которое стоит того, чтобы выполнять.
     Командир полка подполковник Соколых пришел после Абаева. И завоевать хоть малейшую симпатию у подчиненных, как это ни прискорбно, ему не удалось.
    Едва я зашел в кабинет и доложил, на меня обрушился такой поток негатива, как будто я – главный виновник всего плохого, что есть в полку.  И о чем я, кроме своего благополучия, думаю, если мог позволить себе отпуск вообще, а перед показными занятиями и годовым регламентом, в частности. И как это я спланировал отпуск (а то, что это планировал командир дивизиона, неважно). А когда я сказал, сдуру, что у меня уже и билеты куплены, это было не просто каплей, а ушатом на голову. Тут я услышал, что и ПНШ по строевой, выдавший проездные, такой-же негодяй, как я, и что в Таллин я ездил незаконно. Дальше я понял, что надо молча выслушать все до конца, и даже разбавлять речь командира только тихим «виноват» не стоит.
     Наконец Соколых замолчал, глядя на меня, как на врага народа. Я, не оправдываясь, сказал, что, если он разрешит, я готов вернуться из отпуска дней на десять раньше, чтобы успеть все, что еще не сделано, доработать.
     Оказалось, что кроме меня Соколых, чуть позже, вызвал и командира дивизиона. Подполковник Панов Виталий Андреевич, толковый и опытный командир дивизиона, относился ко мне очень хорошо. Он, естественно, знал и про регламент, и про показные занятия, и про то, что все уже готово и волноваться не стоит. Когда он вошел в кабинет, я понял, что это из-за меня. Соколых приказал мне выйти.
     Можно только представить, что он говорил Панову. Через несколько минут дверь кабинета открылась, и Панов сказал, чтобы я вошел. Соколых, не меняя «грозного» выражения лица, сказал, что в отпуск он меня отпускает, но приехать надо на неделю раньше. Я сказал «есть» и, спросив разрешения, вышел. Дождавшись у входа в штаб Панова, я сказал, что, если надо, я могу сдать билеты и не ехать. Виталий Андреевич махнул рукой, вполголоса невнятно буркнул «пошел он…» и мы пошли к штабу дивизиона. Вечерний развод уже прошел. Перед штабом он сказал мне подождать. Я закурил, а Панов вошел в штаб. Через несколько минут он вышел, пригласил меня в свою машину, и мы поехали домой. По дороге говорили обо всем, кроме разговора с командиром полка. А на следующий день мы уже ехали в Таллин.
      Показные занятия, о которых говорил командир полка, проводились в связи с проведением годового регламента на вооружении и технике - одного из важнейших мероприятий Плана Боевой подготовки. Перед каждым годовым регламентом в полку проводились показные занятия. Как правило их проводили на той батарее, которая начинала регламент. А в 1977 году это была моя, первая батарея.
     Мне исключительно повезло. В 1976 году, будучи заместителем командира четвертой батареи я готовил и проводил такое мероприятие. И новый главный инженер полка майор Краснолуцкий Анатолий Валентинович это тоже учитывал. В 1976 году он был главным инженером нашего дивизиона. Мы тогда хорошо подготовились и провели показные занятия и регламент. И в 1977 году он не сомневался, что я, имея такой хороший опыт, смогу провести показные занятия.
     Кроме того, у меня были очень опытные офицеры. Мой заместитель Валя Степанов, был на год старше меня. Да и начальники отделений были «палец в рот не клади». Только начальник двигательного отделения, двухгодичник, не имел опыта. Но он был толковым и работящим офицером.
     Главным инженером дивизиона был майор Лев Исаевич Нови. Я до сих пор хорошо помню этого человека. Он прекрасно знал всю технику батареи, был очень интеллигентным человеком. Мы с ним сразу «сошлись», прекрасно ладили и никогда не было недопонимания. Он очень уважал меня, молодого комбата, и наши отношения иногда выходили за пределы «служебных».
      Немногие комбаты могли сказать, что предлагали Льву Исаевичу «принять по сотке» после, например, работ на старте в субботу, в парково-хозяйственный день. «Запанибрата» мы, естественно, никогда не были, но мне было приятно, когда он называл меня «Володя» и рассказывал разные прибаутки про службу в авиации, откуда он, «по велению Партии» стал ракетчиком.  А когда, через три года, мы случайно встретились в поезде, оба были этому очень рады и прекрасно отметили эту случайную встречу.
     Сейчас, через много лет после увольнения, я вспоминаю, что не было ни одного офицера службы вооружения, которые бы были «арапами», крикунами или неуважительно относились к другим. Никогда, ни один зам. по вооружению не требовал «сократить время проведения работ», «экономить  ГСМ и расходные материалы» и тому подобное. Естественно, если солдаты выбрасывали банки с остатками смазки или выливали на землю отработку, начальник этих солдат получал «по полной». Но все мероприятия по службе вооружения всегда были толково спланированы, подготовлены и проводились в срок.
     Показные занятия мы начали готовить заранее. Уже в июне 1977 года было готово все оборудование регламентных постов. Поскольку на показных занятиях должны были присутствовать не только офицеры нашего полка, но и руководство других полков, их подготовку контролировали офицеры службы вооружения дивизии.   А заместителем командира дивизии по вооружению, тогда мы обычно говорили «главный инженер дивизии», был полковник Ярулин. Сейчас, конечно, трудно вспомнить все подробности. Но я точно знаю, что замечания, которые я, наверняка, получил от полковника Ярулина, были сделаны так, как будто это были слова отца к сыну, по-доброму, как слова старшего и более опытного товарища.
    Так случилось, что через пять лет после этих показных занятий я принял дивизион, начальником подвижного командного пункта которого был старший лейтенант Газинур Мулланурович Ярулин. И я сразу спросил, не его ли отец был главным инженером дивизии в Валге. А получив утвердительный ответ, сказал, что у меня только хорошие воспоминания о нескольких встречах с этим человеком.
      А недавно Газинур Мулланурович прислал мне две фотографии с вопросом, не узнаю ли я кого-нибудь. На одной я сразу узнал моего первого командира дивизии генерал-майора Орехова Леонида Васильевича. Вторая фотография была сделана в Выру, в первом дивизионе. Мы с сыном тоже фотографировались у этого танка. Я сразу узнал полковника Мороз Виталия Васильевича. Он сменил на посту командира дивизии Орехова. А еще я сказал Газинуру, что помню «вот этого мужика, с усами». Каково же было мое удивление, когда я услышал, что «это отец».
     Я не лукавлю. Но если я видел человека всего пару раз, да еще столько лет назад, узнать сразу невозможно. И то, что я его видел, как и то, что этот человек оставил отличное впечатление, это совершенно точно.
      
    Фото 20. Офицеры 23 гвардейской ордена Ленина Краснознамённой Орловско-Берлинской ракетной дивизии на сборах. В центре – командир дивизии генерал-майор Орехов Л.В.   

        Фото 21. Выру. Танк в 1 дивизионе. Третий слева полковник Ярулин Мулланур Газизович, четвертый -заместитель командира дивизиии полковник Попаденко И.С.,  пятый - полковник Мороз Виталий Васильевич.

     Все три недели того отпуска прошли в ожидании раннего отъезда. Купить в июле билет на самолет из Одессы было весьма проблематично. Пришлось несколько раз вместо пляжа ездить в центр города, в кассу Аэрофлота. Опять ехал один. А когда приехал узнал плохую новость.
     Буквально накануне по указанию начальника третьего отделения капитана Романова солдат нес «ведро бензина Б-70 в убежище»?! Там было темно, и «чтобы осветить пространство, солдат зажег спичку». Вспыхнувший бензин обжег солдату руки и лицо (как вообще остался жив?).
    Больше всех меня «позорил» зам. командира дивизиона капитан Тарасов. Службу мы начинали вместе, в 1972 году. У него я принял отделение, затем батарею. А тут, кроме «упоения властью» ничего не услышал. «Как ты мог уйти в отпуск… как мог допустить…почему…где твоя партийная совесть» и многое другое. А в заключении этой «воспитательной беседы» слова, которые меня не просто удивили, а поразили.
     Мне должны были присвоить звание «старший лейтенант» еще в мае 1974 года. Но ПНШ полка по кадрам было лень писать представление одному, написал вместе со всеми, к августу. А в 1977 году документы на звание «капитан» к моему возвращению из отпуска еще не были отправлены. И вот этот «начальник» сказал, что «теперь капитана тебе ждать долго».
    Я до этого молчал, что спорить с дураком. Но эта фраза меня возмутила. Когда Тарасов остановился после фразы про звание, я просто сказал: «Пошел ты на…» -  вышел из кабинета и хлопнул дверью.
    Хотя звание «капитан» мне и задержали до ноября, присвоению мы были очень рады. А потом был 1978 год: нас сняли с дежурства, мы сдавали технику, отправляли солдат в другие части…
    А с Пановым, Нови и другими Офицерами и в Раквере, и в Выру служить было отлично. И показные занятия по регламенту я тоже проводил. И хорошие учителя такие, как Ярулин и Краснолуцкий, запомнились на всю жизнь.   


Регламент
     Мне исключительно повезло. В конце июля 1972 года мы с моим институтским другом Славой Сагайдак из Одессы поехали в Смоленск, где находился, как я узнал позже, штаб Ракетной армии. Мы и предполагать не могли, куда занесет нас судьба.
    Из Смоленска мы поехали в Ригу, где пробыли почти сутки. Затем приехали в небольшой городок, стоящий на границе Латвии, где он назывался Валка, и Эстонии, где имя ему было Валга. В Валге находился штаб 23-й гвардейской ракетной Орловско-Берлинской ордена Ленина Краснознаменной дивизии. Тут судьба нас развела. Слава поехал в Выру, а меня направили в Раквере, где дислоцировался 304 гвардейский Краснознаменный ракетный полк. Это сейчас можно найти в интернете все действительные наименования ракетных армий, дивизий и полков.
     Тогда я знал только, что направляюсь в войсковую часть 14372. Много факторов повлияло на то, чтобы через год я понял, что хочу посвятить свою жизнь службе в армии. Но, главную роль тут сыграли, конечно, люди. Вокруг меня были такие хорошие люди, что я не представлял, как может быть по-другому. И продвижение по службе шло хорошо. Как иногда говорили, я был «дикорастущим лейтенантом».

 Фото22. Эстония, г. Выру, улица Кубия, д. 1. Наши два окна справа на 4 этаже

     Когда весной 1978 года 304 полк сняли с боевого дежурства, командир дивизии генерал-майор Мороз Виталий Васильевич, который отлично меня знал, перевел меня в другой полк своей дивизии - в Выру. Мы с семьей уже привыкли к Эстонии, нам почти все нравилось. В конце июня 1978 года я приехал в полк. К этому времени многие офицеры из Раквере были переведены в Выру. Я представился командиру полка и его заместителям. Главным инженером полка был майор Краснолуцкий Анатолий Валентинович.
     Я знал этого замечательного офицера еще с лейтенантских времен. Он учил меня, как начальника отделения, заместителя командира батареи и комбата. С улыбкой Анатолий Валентинович встретил меня на пороге своего кабинета. Мы несколько минут поговорили, а в конце разговора он подвел итог: «Давайте, Владимир Витальевич, сделаем все, как было у нас. Тут многие вопросы решаются из рук вон плохо, да и проверку Главкома они завалили. Надо поднимать полк.» То, что полк получил двойку на проверке Главкома, я знал. «Будем поднимать, Анатолий Валентинович,» - ответил я.  Уже когда я уходил, Краснолуцкий сказал: «Да, кстати, у Вас идет регламент боезапаса, там сейчас Шлыков зашивается.»
     Я знал Володю Шлыкова еще по Раквере. Он, как и я, был двухгодичником, в Раквере служил во втором дивизионе. А сейчас он был моим заместителем. Я встретил в штабе полка еще нескольких офицеров, затем представился командиру дивизиона майору Вяткову, который тоже был из Раквере. Он представил меня офицерам управления дивизиона, привел в казарму и представил командиру первой батареи.

Фото 23. Командир дивизиона м-р Вятков и управление 1 дивизиона.
Справа – 1 батарея, Терехов и Шлыков

     Майор Пудиян, которого я менял, мне не понравился. Он сразу показал акты и предложил подписать не глядя. Я с удивлением на него посмотрел и предложил отложить подписание на пару-тройку дней. На следующий день назначил строевой смотр, а через день, как раз в четверг, на тренировочном КЗ (комплексное занятие по подготовке ракеты к пуску), проверку боевой готовности и осмотр техники. Оставив его в небольшом замешательстве, я пошел «на старт». «Старт», «Стартовая позиция», «Единичка» - так называлось место на территории полка, где размещались сооружения и техника, необходимая для подготовки ракеты 8К63 к пуску.

                 Фото 24. Сооружение «Двойка» с боевыми ракетами 8К63 на тележках 8Т115.

      В одном из сооружений, так называемой «двойке» или «сооружении номер два» размещались на специальных тележках четыре боевые ракеты. Две (на фото-справа) были моими, а две – второй батареи. Сооружение было большое, и содержать для дивизиона не четыре, а две «боевые двойки» было проще. А в других, аналогичных хранилищах размещались учебные ракеты, тренажеры и другая техника.
     Допуск в «боевую двойку» был очень строгим. Из стартовой батареи могли входить только комбат, его зам. и три начальника отделений. А из солдат только один – «механик хранилища». Его специально проверяло КГБ, и все знали, что говорить при нем надо было «осторожно».
     И только раз в год, при проведении «регламента боезапаса» в сооружение допускались специалисты из подразделения, которое называлось «группа регламента». В этом подразделении была группа офицеров, сержантов и солдат, которые допускались к обслуживанию боевых ракет.  При этом проверялись система управления и элементы двигательной установки ракеты. Это ответственное и сложное мероприятие и называлось «регламент боезапаса».
      Поскольку это была работа с боевыми ракетами, как говорили, с «боевыми изделиями», требования к технике и личному составу были очень высокие. И одним из важных условий работы с боевыми изделиями была форма одежды личного состава. Только мягкая обувь (в Раквере у меня в двойке были кеды), специальные брюки и куртки, на которых мягкие пуговицы были закрыты в потайные кармашки (чтобы случайно не оторвались и не упали внутрь корпуса ракеты).
     Часы с рук снимали, очки крепили шнурками, в карманах не было ничего.  И требования к знанию инструкций, графиков, порядка проведения проверок были так же исключительно высоки. Я очень любил «регламент боезапаса», это для меня было так же важно, как заступать на боевое дежурство.
     Несмотря на то, что я прибыл в полк только утром, я без труда прошел на боевую позицию и нашел «первый старт». Расположение «стартов» было такое, как в Раквере. Дверь в «двойку», как и положено, была закрыта. Солдат, открывший дверь, взял «под козырек» и сказал: «Товарищ капитан, кто Вы, разрешите узнать цель Вашего прибытия». «Молодец, - подумал я, - хорошо проинструктирован, - а вслух продолжил, - я новый командир первой батареи капитан Терехов. Прибыл для руководства регламентом». Солдат, опустив руку, но не отходя от дверей, позвал Шлыкова. Подошел Володя, мы поздоровались, и он сказал солдату, чтобы меня пропустили.
     Зайдя в двойку и мельком глянув, что делается, я был просто шокирован. Такого у нас в Раквере я не то, чтобы не видел, я даже представить этого не мог. Офицеры ходили по хранилищу и тележке с ракетой в сапогах, без спецодежды. Один офицер был в полевой форме, под портупеей. На столах в беспорядке лежали документы, отвертки, ключи, какие-то заглушки и прочие предметы.
    -Володя, это что такое, разве у нас в Раквере так было, - спросил я у Шлыкова.
    -Слушай, я тоже у нас такого бардака не видел, но главный инженер дивизиона не говорит ничего, вроде у них так принято, - ответил Шлыков.
     -И Краснолуцкий это видел? - с удивлением спросил я.
     -Да нет, его пока не было, а что, думаешь придет? – спросил Шлыков.
     -Я был у него час назад, но планов его не знаю. А если придет, надает по шапке, это точно.
     - И что делать? - спросил Шлыков.
     -Слушай, а что сейчас идет, какая проверка?
     -Да ничего, первую часть графика, - он показал график проведения проверок, - вот до этого места выполнили, сейчас готовимся вот к этим проверкам, - и он показал на графике очередную точку.
     Я ещё раз внимательно посмотрел на график и громко, чтобы слышно было во всем хранилище, крикнул: «Стоп! Прекратить работу! Личному составу построиться у входных ворот!». В соответствии с руководящими документами, команда «Стоп» была обязательна для исполнения. Ко мне подбежал тот самый капитан в полевой форме, под портупеей и, не представившись, почти закричал:
     -Вы кто такой, чтобы тут командовать?
     Я не стал, как в известном повествовании, отвечать «А вы кто такой», а просто сказал:
     -Я капитан Терехов, командир первой батареи, а значит с сего момента руководитель регламента. Если Вы начальник отделения проверки ракет, прошу построить личный состав.
     -Вы зачем регламент остановили? - не унимался капитан.
     -Товарищ капитан, - как можно строже сказал я, - работать на ракете в такой форме одежды я не разрешаю. Прошу построить личный состав, привести форму одежды в соответствие с требованиями документов. Только тогда я разрешу продолжить работу.
     -Я сейчас командиру группы позвоню и доложу, что вы тут раскомандовались, - продолжал кричать капитан.
     -Да, и не забудьте ему про форму одежды рассказать, начиная от Вашей и до тех, кто на Ваших дизелях у «двойки» без резиновых перчаток работает. А я Анатолия Валентиновича приглашу на это посмотреть, - парировал я.
     -Какого еще Анатолия Валентиновича? - капитан спросил это с удивлением, кого я называю по имени-отчеству и что это за человек.
     -Краснолуцкого, главного инженера полка, или Вы его не знаете? Вот и познакомитесь заодно, а я посмотрю на Вас после этого. Но с таким видом личного состава я Вам с Краснолуцким знакомиться не советую. Будем продолжать бесполезный спор? - моя интонация не оставляла сомнений в том, что я это сделаю.
    Капитан построил людей, отдал необходимые распоряжения и дал десять минут для устранения. Шлыков, сам одетый, как положено, помог капитану с кедами, которые, оказывается, в «двойке» были. Я переодеваться не стал, ведь по приказу руководителем был Шлыков. Я ещё раз обратил его внимание на то, чтобы все было так, как в Раквере. Напомнил, что надо проверить и дизелистов, и компрессорщиков, и других номеров расчета, которые работали за пределами «двойки».
     Подойдя к капитану, я обратил его внимание на беспорядок на столах, спросил есть ли у них специальные подставки для снятых с ракеты заглушек и других комплектующих. Сделав ещё несколько замечаний, которые говорили, что я знаю «регламент» непонаслышке, я предолжил: «Капитан, ты не обижайся, нам с тобой ещё не один регламент проводить. Поэтому, во-первых, предлагаю на «ты», меня Володей звать. Во-вторых не дай Бог все это увидит Краснолуцкий, переобует так, что мало не покажется. Так, как у вас было, больше не будет, и не надейтесь. Послушай Шлыкова, он все прекрасно знает и, пока меня нет в приказе, будет работать с Вами, - и протянул руку. Капитан тоже назвал свое имя и пожал протянутую руку.
     Анатолий Валентинович пришел в двойку только через два дня. Через месяц я уже переоборудовал сооружение, доводя его до нужной кондиции. А через год полгода уже я сам руководил регламентом на ракете второго залпа. И все было как у нас, в Раквере.

О воспитании и ППР

  Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооруженных Сил СССР, принимаю присягу и торжественно клянусь быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным воином, строго хранить военную и государственную тайну,  соблюдать Конституцию СССР и советские законы, беспрекословно выполнять все воинские уставы и приказы командиров и начальников.

Командир…  отвечает: за боевую и политическую подготовку, воспитание, воинскую дисциплину и политико - моральное состояние личного состава…


     С первого дня службы отношение мое с политработниками было «интересным». В институте, естественно, тоже были комсомольские собрания. И мы «клеймили позором и нехорошими словами» двоечников (в том числе и меня). И в стройотряды ездили только те, кого одобрил комитет комсомола. Но в армии все оказалось немного не так.
     Формально комсомол «боролся за высокие показатели в боевой и политической подготовке» и «клеймил…» тех, у кого все это было не в надлежащем состоянии. Но что касается воинской дисциплины, не все было однозначно и понятно.
    Увы, дедовщина в семидесятых – восьмидесятых годах имела место практически во всех частях. Где больше, где меньше, но солдаты и сержанты, которым оставалось служить всего полгода, часто считали себя теми, кто может позволить себе заставлять своих более молодых товарищей выполнять за себя грязную работу, отбирали у них еду в столовой, посылки от родителей. Некоторые моменты дедовщины были для меня, офицера-двухгодичника, просто дикими. Как можно будить среди ночи молодых солдат и заставлять кричать «дедушкам до приказа осталось сто дней».
     Когда я, в 1973 году стал начальником двигательного отделения, техником отделения был старший сержант Янда. Высокого роста, очень крепкого телосложения, грамотный и толковый парень. Но вот идеология у него была отвратительная. Если отделение получало на комплексном занятии или за проверку техники оценку ниже пятерки, он делал оргвыводы. На завтраках, когда солдаты получали в столовой масло, он отбирал масло у всех и съедал сам.
     Были и меры физического воздействия на виновников низкой оценки. Солдаты получали подзатыльники и зуботычины, причем так, чтобы следов не было видно. Его неоднократно предупреждали.
    А весной 1974 года комбат, Александр Михайлович Косарев, собрал офицеров и сержантов в ленкомнате, поставил его перед всеми и рассказал в красках об его «методах воспитания». А в конце своей воспитательной беседы предупредил, что ещё один случай и вместо увольнения он отправит Янду в дисбат. А комбат имел в батарее непререкаемый авторитет, и все знали, что слово его твердо и не подлежит сомнению. Янда такого исхода не ожидал. Его и до этого предупреждали о недопустимости такого поведения. Но твердые слова комбата были подкреплены приказом Главкома РВСН, где требовалось нещадно пресекать случаи неуставного поведения и принимать все меры, вплоть до осуждения судом.
     Янда, которого солдаты и сержанты батареи называли «техник» побледнел и дрожащим голосом пообещал, что дослужит до увольнения без нарушений. И обращаться с молодыми солдатами он стал по-другому, хотя не скажу, что уважительно. Но издеваться и унижать солдат он прекратил.
     Тот приказ Главкома имел большой резонанс в войсках. Не один десяток «дедов» был осужден судом к дисбату и другим наказаниям.
    Конечно, мы не оставляли без внимания случаи «дедовщины». Но, к сожалению, зачастую страх молодых солдат, которые большую часть суток были «один на один» с увольняемыми, а также то, что «идеология казармы» была сильнее, чем вся, так называемая, «партийно-политическая работа (ППР)». А «идеология казармы» была проста: вот настанет время, когда и я стану дедом и тогда я отыграюсь на молодых. Нет, конечно, не все увольняемые издевались над молодыми. Но, как известно, «молчаливое согласие и согласное молчание при наблюдении за глумлением над молодыми солдатами» ещё хуже самого глумления.
     А что касается «комсомольцев» и «ППР», то в некоторых подразделениях было много показухи. И, зачастую, те, кто днем выступал на комсомольских собраниях, после отбоя с ещё большей злостью показывали молодым «кто в казарме ночью хозяин».
    Конечно, мы, офицеры, использовали любую возможность, чтобы воздействовать на нарушителей. В бытность ходил даже известный анекдот. Командир ругает хулигана. А когда все аргументы исчерпаны, в сердцах произносит: «Выгнать его из этого «долбаного» комсомола». А секретарь комсомольской организации говорит: «Так, товарищ полковник», он не комсомолец». На что командир, нисколько не задумываясь, отвечает: «Принять…и выгнать!»
    К сожалению, приходилось воздействовать не только на солдат. Молодые офицеры и прапорщики нередко доставляли не меньше хлопот. В основном «разбирали» их за пьянство и следовавшие за этим невыходы на службу. Еще в «комбатские» времена у меня был «запойный» прапорщик. Несмотря на то, что был женат и имел маленького ребенка, пьянствовал часто. И на «губе» сидел, и «в семью» к нему ходили неоднократно. Как ни странно, уволить прапорщика, а, тем более, офицера, было достаточно сложно. Вот и приходилось верить обещаниям, что «это последний раз, больше не повториться» и т.п.
     С тем прапорщиком мы расстались в 1978 году, когда полк сняли с боевого дежурства и его куда-то перевели.
    Увы, не всегда примером были и «комсомольские вожаки». В Выру в полк пришел молодой флотский лейтенант. Что-то там во флоте не пошло в серию, и многих офицеров разослали вместо флота в другие войска. Ходил он по полку в морской форме почти полгода. На допуск сдавал долго. А потом замполит полка предложил ему возглавить комитет комсомола. Должность была выборной, но, кого начальство предлагало, того и выбирали.
     Мы даже предполагать не могли, как изменится этот человек. Он стал высокомерным, появился «начальственный» тон, к молодым офицерам, которые раньше были его начальниками, стал обращаться на «ты». Я, тогда уже опытный комбат с четырехлетним стажем, входил в состав комитета комсомола. И однажды этот «хлыщ» и мне сказал «ты». Со мной номер не прошел. «Товарищ лейтенант, - глядя в глаза сказал я, - извольте обращаться к старшему по званию на «Вы. Кроме того, я, как член партии, делаю Вам замечание за неподобающее поведение с подчиненными комсомольцами. Вместо того, чтобы подавать им пример, Вы при них ругаетесь матом, что недопустимо. И если Вы не измените свое отношение, я на ближайшем собрании комитета комсомола поставлю вопрос о Вашем соответствии. А на офицерском собрании предложу рассмотреть вопрос о вашем поведении». Не знаю, что на него подействовало, но вести себя он стал приличнее.
     Но было одно занятие, когда забывали про срок службы, про «вчерашние издевательства», про национальность и «партийность». Это были проверочные КЗ. И чем выше была комиссия, тем с большим рвением те, кто прослужил больше других проявляли рвение и помогали молодым не словом, а делом. Стремление показать все, что мы умели, наилучшим образом, было выше всех разногласий. И, если молодой не успевает, «дед» сделает свое и за «того парня».
     А еще все солдаты видели, что мы, офицеры, так же надеваем МВКШ и так же выливаем воду из сапог и выжимаем пот, снимая КР после КЗ. И едим кашу и пьем чай из одной кухни на полевых выходах, и спим, зачастую, меньше, чем солдаты. И на новогодние праздники мы, офицеры, дежурившие в те дни, вместе с солдатами в казарме встречали Новый год и произносили тосты с поднятыми стаканами лимонада. И сидели за столом не «на халяву» а тоже приносили печенье, конфеты и лимонад.
     И я, командир полка, в каждый праздничный день приезжал в полк в парадной форме, поздравлял все подразделения и всех, кто дежурил на боевых постах. И это было не потому, что кто-то из начальства этого требовал.  Этого требовал, прежде всего, мой долг перед солдатами, перед их матерями, перед собой.
      А еще меня учили, что за победы надо хвалить и поощрять подчиненных, а в поражениях винить только себя.

Мы свои
     Я всегда любил учения. Конечно, выматывала подготовка. Зато как приятно было видеть, как повинуясь твоему приказу люди делают свое дело: готовят батарею к выходу в поле, совершают марш, готовят полевую позицию и ракету, пусть учебную, к учебному условному пуску.  Как подчиненные, иногда старшие по возрасту, подбегали и докладывали о ходе работ. Я никогда не был честолюбив, но чувство собственной значимости, ответственность, которая на мне лежит, окрыляла в трудных ситуациях.
 

Фото 25. Ракета 8К63 на марше

    Я, тогда уже капитан, четыре с половиной гола командовавший ракетной батареей, был на хорошем счету у командования дивизиона и полка. Конечно, если бы у нас не сложился отличный коллектив офицеров, один я ничего бы не сделал. Но принцип «сделай свое и помоги товарищу» был одним из главных в нашей работе. Если работали, то все, и отдыхали часто вместе.
    Те учения были последними, перед поступлением в Академию. Наряду с обычными задачами по свертыванию, выходу на полевые позиции и проведению учебного пуска, тогда отрабатывали задачу по охране колонны батареи на марше. Для усложнения действий противника, офицеры штаба дивизии предложили интересную, как им казалось, идею. Суть ее заключалась в следующем. Как только противник открывает огонь по движущейся колонне, машины останавливаются и выключают даже маскировочное освещение. Личный состав батареи спешивается согласно боевого расчета и отражает нападение противника. Вопросы отражения нападения мы отрабатывали со стоящих машин как днем, так и ночью. И действительно, если ночь безлунная, темная, технику без освещения увидеть трудно. Но это на дорогах нашей боевой позиции. А как будет на выходе мы не знали.
     Подготовка заканчивалась, уточнялись на картах опасные места на маршруте, уточнялся боевой расчет. Были получены холостые патроны и взрывпакеты. «Патронов не жалеть, - сказал начальник штаба дивизиона. - Ошеломить их шквалом огня. Стремительность и напор – залог успеха. На их стороне внезапность, на нашей - перевес сил. Маршрут и местность мы знаем лучше противника, предполагаемые места нападения изучены. Главное – предельное внимание и постоянная связь.»
     И вот приказ получен и колонна тронулась. Я, как было установлено, ехал в головной машине. Водитель – сержант Строев, зарядил в автомат полный магазин патронов и закрепил автомат на штатном месте.
    - Дай-ка автомат, - сказал я Строеву. Ты за машину отвечаешь, сиди возле нее и не дергайся. Уничтожат наш КП, я тебя расстреляю вот этой самой рукой, - сказал я, вспомнив фразу из известного фильма.
    Я был всего лет на семь старше Строева и мальчишеский азарт перевесил над здравым смыслом. Зная, что возражать бесполезно, Строев сказал: «Дайте хоть пару взрывпакетов, на всякий случай. Если что, я им живым не сдамся».
    - Брось эти шутки», - отвечал я, но взрывпакеты все-таки дал.
    Ехали молча. Изредка, по плану, я выходил на связь с ПКП дивизиона. Докладывал о прохождении очередного рубежа. Миновав несколько точек, где по нашим расчетам можно было ждать нападения противника, мы не только успокоились, а наоборот, еще больше напряглись.
    Приближался самый опасный участок маршрута. С одной стороны, густой заболоченный лес вплотную прижимался к дороге, а с другой стороны тянулась огромная поляна длиной метров 250. Именно тут мы и ждали нападения. Всматриваться в ночную тьму было бесполезно. Машины шли со светомаскировкой, чуть освещая участок метров на пять перед собой. Дорога тут еще слегка поворачивала, и на какое-то мгновение фары осветили часть поляны.
    - Вон они товарищ капитан, - прокричал вдруг Строев, - впереди слева что-то заблестело, похоже штыки на оружии, я видел.
    Я вгляделся и тоже увидел стоящих в нескольких десятках метров впереди людей. Они, почему-то, вдруг залегли.
    - Стой, противник слева впереди меня, - прокричал я в шлемофон.
    Я выскочил из машины оббежал её сзади. Колонна мгновенно встала, свет погас, двигатели заглохли. Я дал длинную очередь из автомата в сторону людей и перебежал на другую сторону дороги. С хвоста колонны, стреляя и крича, бежали солдаты и офицеры. Часть из них развернулась в цепь в сторону предполагаемого противника и приближалась к нему. А противник молчал. Не зря фронтовики говорят, что в бою секунды кажутся вечностью. У меня кончились патроны в магазине, а противник по-прежнему молчал. Пристыковав очередной магазин к автомату, я вдруг подумал: «Что-то не так. Ведь у них тоже есть патроны, и тоже холостые, почему не стреляют?»
     - Прекратить огонь, - передал я по цепи.
     Все стихло мгновенно, и я закричал: «Выходите, вы уничтожены».
     Ответа опять не последовало. Несколько человек вместе со мной, держа автоматы наготове, двинулись в сторону предполагаемого противника.
     - Вы уничтожены, выходите, - опять прокричал я.
     Четыре человека поднялись с земли, но с места не сдвинулись. Оружия в руках не было.
     - Вы диверсанты? - спросил я уже нормальным голосом, поскольку до группы было метров пятнадцать.
     - Нет, - ответил один из них дрожащим голосом.
     - Вот это фокус, - подумал я и спросил, - А кто же вы?
     - Мы свои, мы маршрут охраняем, старший секрета рядовой Окунев.
     Это был удар ниже пояса. Очевидно, в последний момент на маршруте были выставлены дополнительные секреты, о которых нам не сообщили.
     - Что-ж вы высунулись, раз в секрете, - спросил я.
     - Ракету посмотреть хотели, ни разу не видели.
     Того, что тележка с ракетой зачехлена и её трудно отличить, например, от автоцистерны, они, конечно, не знали.
     - Сидите тихо, не высовывайтесь, ракет не будет, вы ничего не видели и не слышали. Понятно?
     - Так точно, - ответил старший.
     - Офицеры – к головной машине, колонне приготовиться к движению, - прокричал я.
    Подошли мои офицеры. «Мужики, это наш секрет. Какой дурак его тут поставил и нас не предупредил, не знаю. Предупредите людей, чтоб не болтали языком, а при реальном нападении действовать точно так же. Отличная получилась тренировка, вот только пацаны напугались сильно», - с улыбкой сказал я.
    Нам повезло дважды. Во - первых, мы провели отличную тренировку. Во - вторых, километров через пять, как только раздался первый выстрел в нашу сторону, люди действовали еще быстрее, а шквал огня был еще мощнее.
И, как оказалось, тот злополучный секрет перед самым выходом колонн, выставил и никого не предупредил один из офицеров штаба дивизии. А фамилия его была Дурович. Все правильно.